Глава 1.

Серая пелена висела над городом, как занавес в театре, где спектакль закончился, но зрители ещё сидят, не зная, вставать ли.

Он свернул на заброшенную железнодорожную ветку почти машинально. Как будто не он решил, а ноги сами повернули. Навигатор показывал путь по дороге, но она была вся в колдобинах и мелких торговцах.

— Это просто срезать, — сказал он себе вслух. — Так быстрее.

Между шпалами росла трава, но удивительно — сам путь был чист, как если бы кто-то подметал его каждую ночь. Он шагал уверенно. Ветер дул навстречу, но не мешал.

Впереди были дома — знакомые, чужие, но в пределах мысли. Всё шло как надо.

Сначала он не заметил, думая о чём-то своем, что рельсы… не заканчиваются. Он ведь не собирался идти далеко. Шаг — и ещё. Пара остановок в голове — подумать о списке покупок, о том, как странно ведёт себя сосед, о том, как давно он не чувствовал, чтобы жизнь шла не по расписанию. Потом — взгляд в сторону. Он решил сойти с рельсов.

Но шаг вбок оказался невозможен. Просто… не вышло. Нога наткнулась на прозрачную стену. Попытка, ещё одна. Результат тот же.

— Ну, бывает, — пробормотал он. — Споткнулся.

Он сделал вид, что ничего не произошло. Идти вперёд — всегда проще, чем признаваться, что что-то не так. Разум быстро накинул покрывало логики на странность:

Наверное, устал. Наверное, ноги затекли. Наверное, просто кажется. Сейчас дойду до следующего переезда — и всё.

Он увидел табличку: "Переезд через 400 метров". Она была старая, облупившаяся, и стояла криво, но выглядела как спасение. Он пошёл вперед к обещанному выходу. С каждым шагом — надежда. Лёгкая, наивная.

Но когда дошёл — переезда не было. Рельсы шли дальше. Табличка осталась далеко позади.

Он остановился. Смотрел себе под ноги. Потом — в сторону, туда, где виднелась старая берёзовая роща, по которой когда-то гулял с отцом. Захотел свернуть. Почувствовал в груди странный толчок — будто сердце хмыкнуло. Шаг в сторону — и снова стена.

— Что за... — он сжал кулаки. — Чушь какая-то.

Он бросился в сторону — попытался прыгнуть, вырваться. Тело не слушалось. Он топтался на месте, как петух на льду, только без клюва, без крыльев, без гордости.

— Я могу уйти, когда захочу! — выкрикнул он, глядя в пустоту.

Но рельсы тянулись вперёд. Молча. Без злобы. Просто были. Он не слышал смеха, не чувствовал угрозы. Только… невидимую руку на плече.

И вдруг вспомнил: когда-то, в детстве, он играл в "паровозик". Бегал по ковру, изображая колёса руками, издавая "ту-тууу", чувствуя себя свободным, диким, сильным. Тогда это было весело. Сейчас — жутко.

Он шагнул вперёд, чтобы заглушить это воспоминание. Потом ещё шаг. И ещё.
Это просто срезать путь, повторил он мысленно. Просто дорога. Прямее, чем обычная. Всё под контролем.

Глава 2.

Он шёл ещё час. Или день. Или жизнь. На рельсах не было ни часов, ни теней. Только вечный полумрак — как в тех снах, где понимаешь, что опаздываешь, но не знаешь куда.

Сначала он просто сердился. На себя. На то, что выбрал этот путь.
"Глупо. Надо было идти по дороге. Надо было повернуть у светофора. Надо было слушать навигатор. Кто вообще срезает через рельсы, как идиот?!"

Потом разозлился на рельсы. Он остановился и закричал в железо под ногами:

— Хватит! Я ухожу! Слышите?! Это бред! Вы не можете меня держать! Я не ваш!

Ответом была тишина. Только лёгкий гул. Глубоко под шпалами заворочался во сне большой, ленивый зверь.

Он попытался сбежать. Рванул в сторону — сильнее, чем раньше. Подпрыгнул, врезался плечом в воздух — но нога, соскользнувшая с рельса, подвернулась, и он рухнул на шпалы, ударившись боком.

— Да чтоб тебя… — прошипел он, сквозь зубы поднимаясь.

Злость вскипела в груди, как пар. Горячо, нестерпимо. Он схватил ближайший камень и с силой метнул его в пустоту. Камень отскочил от невидимой стены и, не долетев до обочины, упал обратно на шпалы.

— ЧТО ТЫ ЗА МЕСТО?!

Он бил по шпалам ногами, стучал кулаками, срывал голос. Всё, что он мог, — это бунтовать. Потому что если остановиться, останется только признать невозможное.

На повороте он встретил указатель. Неизвестно, как раньше не замечал его. На металлической табличке ржавыми буквами было выцарапано:

«ОТСТУПЛЕНИЯ НЕ ПРЕДУСМОТРЕНО»

Он ударил по ней. Снова. И снова. Табличка не дрогнула.

Дальше начались сигнальные столбы — красные, белые, чёрные. Они покачивались, как будто насмешливо кивали головой. Один из них был с лицом. Настоящим, человеческим, но каменным.

— Ты злишься, — сказал столб.

— Я не обязан это терпеть! — закричал он. — Я человек! У меня есть выбор!

— Конечно, — сказал столб, — выбирай рельс. Левый или правый.

— Да пошёл ты...

Столб замолчал. Просто продолжал стоять. Просто был частью пути. Или частью него самого.

Он сорвал галстук. Снял куртку. Швырнул её в кусты за пределами рельсов — и она исчезла, словно никогда не существовала. Словно за рельсами не было ничего. Ни мира — ни пространства. Только забытая пустота.

Он сел. Долго сидел, сгорбившись, обхватив голову руками. Земля под ним вибрировала — тихо, как боль под кожей.

"Я не локомотив. Я человек. Я не машина. Я думаю, я чувствую, я живу..." — повторял он себе, всё тише, всё менее уверенно.

И всё же он встал. Злость всё ещё кипела внутри. Она не давала сдаться. Она толкала вперёд. Если нельзя свернуть — значит, идти до конца. Хотя бы из упрямства. Хотя бы чтобы плюнуть в лицо тому, кто это всё придумал.

Он пошёл. Наступал на шпалы с яростью, будто карал их шагом. Шёл, как по лезвию. Без выбора, но с ненавистью.

Где-то вдалеке зазвучал гудок. Очень тихо. Почти как внутренний голос.

Глава 3.

Он больше не кричал. Голос сел, руки болели, ярость выгорела, как уголь в пустой топке. Осталась только идея — возможно, есть способ. Должен быть. Как в игре, в квесте, где правильная последовательность действий открывает потайную дверь. Нужно просто... понять правила.

"Это ведь всё не просто так. Всё имеет смысл. Иначе зачем таблички? Почему все эти странности?"

На рассвете (если это был рассвет — воздух просто стал светлее, но солнца не было), он увидел старика.

Тот сидел на складном стуле прямо на рельсах, в руках держал свисток, и крутил им, будто проверяя его подлинность. Перед ним стоял деревянный ящик, в котором были аккуратно рассортированы сотни карточек.

— Привет, — сказал старик, не поднимая головы. — Опаздываешь на станцию "Если бы".

— Я... — он запнулся. — Я просто иду.

— Ну конечно. Все "просто идут". Пока не начинают считать шпалы. Ты уже начал?

— Что?

— Шпалы. Считать. Некоторые считают нечётные, другие — через три. Некоторые ждут круглого числа. Кто-то верит, что нужно идти и петь. А один вообще три месяца назад решил идти задом — думал, так система собьётся. Исчез.

— Ты что, хочешь сказать, что выход есть?

— Я ничего не хочу сказать. Я просто дежурный по торгам.

Герой задумался. Он вспомнил, как когда-то верил в ритуалы — не наступать на трещины, класть учебник под подушку перед экзаменом, не смотреть в зеркало в полночь. Всё это казалось ему глупым, но... а вдруг?

— А если я... не знаю... скажу "пожалуйста"? — слабо усмехнулся он.

— Уже лучше, — старик улыбнулся. — Вежливость здесь ценится. Но этого мало. Тут нужно настоящее. От сердца. Принесёшь жертву?

— Жертву?

— Например — память. Или чувство. Или имя. Некоторые отдают голос. Или способность мечтать.

— А ты что отдал?

Старик помолчал. Потом тихо сказал:

— Путь назад.

Он встал, сложил ящик и исчез в сторону, где рельсы терялись в тумане.

Путник остался один. Он начал искать знаки. Каждый звук — как подсказка. Каждая ржавчина на шпале — как буква в загадке. Он шёл по ритму, пробовал считать: "один, два, пропуск, один, два..."

На горизонте появился вагон. Прямо посреди путей стоял старый вагон-ресторан. Свет внутри, запах корицы и чая. На входе — женщина в фартуке. Её волосы были, как дым из трубы — вьющиеся, ускользающие. Её лицо казалось знакомым. Может жена? Или мама? Он не помнил.

— Присаживайся. Устал, наверное?

Он сел. На столе — чай, хлеб, джем. Детство. Комфорт. Дом.

— Я могу остаться?

— Можешь. Конечно. Все могут. Главное — поверить, что это и есть конец пути.

— Но... это же не выход?

— А что ты называешь выходом?

Он не знал. Он всё ещё надеялся, что где-то есть поворот, открытая дверь, механизм, который всё объяснит. Что можно заслужить свободу, если быть достаточно хорошим, вежливым, правильным.

Он встал. Не прикоснулся к еде.

— Я пойду дальше.

Женщина кивнула с лёгкой грустью. Он понял: она — часть системы. Как и старик. Как и таблички. Как и он.

"Если я сделаю всё правильно..." — думал он.
Но внутри уже начинало шевелиться другое: а если — никак?

Глава 4.

Теперь он больше не задавал вопросов. Просто шёл.

Тело стало легче, почти невесомым — не потому что стало проще, а потому что оно больше не было его. Мысли не спорили, не толковали, не искали выходов. Они катились по кругу, как колёса по рельсам. Та-дам, та-дам, та-дам...

Он не помнил, когда ел в последний раз. Или спал. Или чувствовал запах. Всё стало звуком — равномерным, навязчивым, без начала и конца.

"Я был локомотивом всегда."
Эта мысль пришла не как откровение, а как забытая истина. Он не стал паровозом. Он просто вспомнил.

Сначала это испугало. Потом — опустошило. Потом — стало частью его.
Он смотрел на руки и видел не локти, а рычаги. Слышал не сердце, а стук поршней. Его грудь дымилась. Не от боли — от давления.

Он пытался вспомнить своё имя — не смог. Оно было где-то в прошлом, как станция, на которой не сделали остановку.
Лица родных — размытые силуэты на платформе, которую он пролетел на полном ходу, не заметив.
Любовь — как пар: была, согревала, а потом рассеялась.

Он сидел на шпалах, сутулый, с машинной точностью подгребая к себе прошлое.
Всё, что у него осталось, — это путь.
Путь и направление.
Но не цель.

"Я думал, я человек. А я — маршрут.
Я думал, я живу. А я — доставляю."

Иногда мимо проносились другие — кто-то в форме, кто-то в маске. Кто-то без лица. Один смотрел прямо в глаза. В его взгляде было узнавание. И жуть.

— Мы всё ещё думаем, что выбираем, — сказал тот, что смотрел в глаза. — Но мы рельсы. Мы не едем по ним. Мы — и есть они.

Он кивнул. Впервые — без злости, без сопротивления.
Потом встретил женщину с ребёнком. Они стояли у насыпи, не решаясь ступить. Ребёнок тянулся, хотел попробовать. Женщина держала. Её руки дрожали.

— Он еще не родился, — сказала она. —СтОит?

Он открыл рот, но не смог ответить. Не потому, что не знал. Потому что ответ был слишком тяжёлым. Он просто положил руку ребёнку на плечо — мягко. По-человечески. Как ещё помнил. И пошёл дальше.

На повороте он заметил зеркало, прибитое к столбу.
Смотрелся в него долго.
В отражении — не человек. И не паровоз. Нечто среднее.
С глаз стекает машинное масло. Из груди — пар.
Но в этом облике было… спокойствие. Как будто боль, наконец, нашла форму.

Он сел, вытянул ноги, закрыл глаза.
"Если я и был чем-то ещё — то давно. Сейчас я просто иду. Просто — есть."

И в этой тишине — впервые за всё время — стало по-настоящему тихо. Не потому, что звуки исчезли. А потому, что он перестал с ними бороться.

Глава 5.

Он шёл, и шпалы перестали быть отдельными. Вся дорога превратилась в сплошную, неразделимую линию.
Ноги не болели. Дыхание не сбивалось. Он не был ни уставшим, ни бодрым. Он просто был.

Сначала ему показалось, что он исчез. Но потом он понял: наоборот — впервые за всё время появился.

Где-то позади — шум вокзалов, голосов, муки выбора. Там остались те, кто всё ещё думал, что направляет руль. Он больше не осуждал их. Пусть верят. Им — надо.
Ему — уже нет.

Он вспомнил, как однажды в детстве смотрел, как идёт локомотив.
Огромный. Чёрный. Медленно разгоняющийся.
Тогда он сказал: "Я бы хотел быть им."

Он забыл об этом на сорок лет. А теперь — вспомнил.

И в эту минуту путь начал меняться. Не потому, что он свернул — он не мог. А потому что всё вокруг начало подстраиваться под него.
Рельсы изгибались мягче. Пейзаж стал родным. Свет — ровным. Он не управлял, но он — вел.

Он мог злиться — не злится. Мог страдать — не страдается. Мог мечтать о выходе — не мечтается.
Он — часть конструкции. Но и сердце её тоже.
Он — идущий, и несущий.
Он — не пленник. Он — путь.

Проехал состав — без вагонов. Просто паровоз с платформой для угля. Он кивнул ему. Тот кивнул в ответ.

С этого места началось настоящее движение. Не бегство, не борьба, а движение как смысл.
Каждая шпала — как строка. Каждое колесо как мысль.
Он не просил свободы. Он стал тем, кто больше не нуждается в ней.

И, быть может, в этой точке — на горизонте, в дымке — было нечто похожее на станцию. Но он больше не считал остановки.
Ему было достаточно того, что он едет.
Что он идёт.
Что он есть.

...И тут он понял:

"Свобода — не в выборе поворота. А в том, как ты идёшь по прямой."

И с этим — как будто что-то внутри щёлкнуло.
Как дверца топки, которую всё время не замечал.
Сердце наполнилось теплом — не чувством, а тягучим, тяжёлым жаром.
Пар в груди больше не мешал. Он двигал.
Каждый шаг как поршень. Каждый выдох как гудок.

Он не пленник. Он не человек. Он не механизм.
Он — движение.
Он — цель.
Он — дорога.

В этот момент земля под ногами загудела. Воздух вокруг задрожал. Небо над ним разошлось, и сквозь стальной туман впервые пробилось солнце. Настоящее. Яркое. Без иллюзий. Небо было не синим — оно было чистым.

До горизонта рельсы, уходящие в бесконечность. Никто больше не держал его. Но он уже не хотел никуда сворачивать. Он набрал скорость. Пар вырвался из груди. И впервые он громко загудел.

Этот звук был как песня. Как крик рождения, только наоборот — не в этот мир, а в себя.
Сквозь века, сквозь все иллюзии выбора, он дошёл до точки, где исчезло "я должен" и началось "я есть".

Он мчался. И он был светом.
Он был железом и стихией.
Он был тишиной, ставшей звуком.

Теперь путь принадлежал ему.

Отредактировано Lamm (11.10.2025 15:50:55)