Ночь была похожа на огромного чернильного ската, расстрелянного из револьвера. Пулевые отверстия поблескивали металлом звезд, а кое-где виднелся кровавый след спутника. Соня на секунду представила размеры тех, кто это совершил. Кучно стреляли, с**и. Не знали жалости. Вот он и сдыхает, этот скат. Уже тысячи лет стонет от боли, умирая у нас над головой, а люди не слышат: смеются, целуются и тычут пальцами в рваные раны.
***
Около полудня Соня шагнула на мягкий от жары асфальт и захлопнула дверь машины. С усилием захлопнула, не жалея, будто не свое. Прислушалась, открыла и шарахнула снова. Пальцы бы так защемить – все десять – чтобы стало больно не внутри, а снаружи…
- Слышь ты, шалава, по голове себе постучи!
На балконе второго этажа курил волосатый мужик. Лица было не разобрать – в эти дни все лица казались Соне бесформенными кусками теста. Лишь мелькнуло: а ведь он запомнит ее, наверняка, запомнит. Будет у мужика минута славы, пусть только и в местном УВД.
Ставить машину на сигнализацию не стала: кого теперь бояться? Поправила сумку и быстрым шагом двинулась к подъезду. На десятый этаж старалась не смотреть: главное было не останавливаться. Решила покончить, ну и хватит об этом.
- Эй, красавица, телефончик не нужен?
Навстречу, заметая юбками придорожную пыль, плыли цыганки. Одна с ребенком у груди, две других - совсем еще девочки.
Сразу стало шумно, тесно, блескуче. Соня попыталась выйти из полукруга молча, торкнулась влево, вправо и, остановившись, буркнула:
- Отвалите.
- Ты чего грубая такая? – та, что постарше, передала ребенка товарке и невзначай потянулась к Сониному плечу. - Жизнь не задалась? Муж разлюбил? Дай погадаю, всю правду скажу, чего ждать тебе от жизни, чего не ждать…
Соня вдохнула поглубже, стараясь не заводиться. Нельзя ей, нельзя, голова должна быть пустой… Но карусель ярких пятен не оставляла. Лицо цыганки кривилось, закручивалось, все больше походило на маску из «Крика».
- Отвалите, я сказала. Не трогайте меня! Твари, сдохнуть вам на этом месте!
- Эй, эй, - девчонок как ветром сдуло, но цыганка, слегка отшатнувшись, с места не сдвинулась. – Ты больная, что ли? Чего ругаешься? Не хочешь, чтоб гадали, дай денег ребенку на хлеб. Или своих нет?
- Я дам, я тебе сейчас дам… - с накатившим внезапно весельем Соня перекинула сумку на живот и потянула молнию. – Я сегодня добрая…
- Стой! – нарощенные когти вцепились в Сонину руку. – Не надо. Слышишь? И так все вижу, всю душу твою вижу. Ох, и черное дело задумала, красавица. Не надо. Жизнь одна. Зачем губить? Потом ничего уже не изменишь.
Цыганка перевела дыхание. Соня на автомате продолжала дергать заевший бегунок.
- Я вот что скажу. Он судьбой тебе даден. Не уйдет, не думай. Жалеет уже, что гулял. А тебе беду свою пережить надо. Дальше легче будет. Только перемогись, глупостей не делай.
- Чего ты несешь? Кто жалеет? – Соня наконец выпустила сумку из рук. И добавила уже другим голосом, поглуше: – Жалеет?
- Ты послушай меня, я врать не стану, - цыганка по-хозяйски перехватила одну из Сониных ладошек. Пробежала пальцами по тыльной стороне, подула - как мать играет со своим ребенком. – Линия жизни, линия сердца – это все для дурочек… В глаза мне смотри, слушай. Вот она ты.
Цыганка ткнула в переплетение линий на ладони. Словно иглой уколола.
- Ну, хватит… – от давешней Сониной злости не осталось и следа. Только слабость. Как она теперь до последнего этажа доберется?
Цыганка руки не выпускала.
- Говорю тебе – это ты. Букву С вижу. Света? Соня?
- Соня. Отстань, ну, пожалуйста. Не видишь, мне плохо.
- Вижу, потому и не отстану. Это ты, значит. А вот он. На букву Р начинается. Он?
- Он, - вымученно согласилась Соня. – Ромка.
- Ну, пусть Ромка. В форме стоит. Военный?
- Мент.
- Так ты гляди сюда: нет рядом никого другого с твоим ментом. Ты да ночи ваши соловьиные. Город странный какой-то. То ли Бар, то ли Быр…
- Брно, - Соню уже почти не было слышно. Сумка тянула вниз – лечь и не подниматься. – В отпуск собирались.
- Вот и поедете. Так что ты это, не надо… Все хорошо будет, слышишь?
Соня как под гипнозом слушала о своей будущей счастливой жизни, поднимая взгляд под крышу и снова срываясь к цыганкиным словам. Затем, будто команду «Кругом!» дали, развернулась и побрела к машине. Плюхнулась на раскаленное сиденье и долго тупо смотрела перед собой. Перед глазами вертелись лица Ромки и подруги Маринки. То по отдельности, то вместе. То, как на фотографиях с найденной флешки – слишком вместе. Лица наплывали, целовались взасос, хохотали и кричали от страха. А поверх всего этого белело лицо цыганки, и бескровные губы шептали одно и то же: «Не надо»…
- Одна жизнь, говоришь?
Соня вновь посмотрела на десятый этаж, где жила Маринка, а затем аккуратно закрыла дверцу и снова дернула молнию на сумке. Достала «Макаров» – табельное оружие мужа. Из него обойму с двумя патронами – для подружки-предательницы и изменника мужа. Брезгливо кинула на заднее сиденье и пистолет, и патроны и повернула ключ зажигания.
