Тем коварным, не предвещающем опасностей утром квантовый теоретик Джон проводил в лаборатории очень важный эксперимент. Эксперимент этот был настолько важен, настолько величественен и необходим, что вся бесконечная Вселенная расщепилась ради его проведения на бесконечно большое количество бесконечных копий – с бесконечным количеством очень точных копий вполне конечных квантовых теоретиков Джонов – настолько конечных, насколько сами они даже и не подозревали. Более всех не подозревал о своем прискорбном изъяне квантовый теоретик Джон из одной обычной – но лишь на первый взгляд – Вселенной, измерявший в лаборатории таинственные свойства «запутанных фотонов». Измерял он их, разумеется, далеко не один, но со всеми другими крайне конечными точными копиями самого себя, каждая из которых опрометчиво полагала, что именно ради нее – одной единственной – Вселенная расщепляется.
Кто-то может заявить по собственной пролетарской глупости, что все вышеописанное – сущая ерунда. Кто-то может даже подумать, что у кого-то явно имеются большие проблемы с самомнением – у кого-то, расщепившегося, якобы, в бесконечном количестве. Вот только сам виновник всего произошедшего не просто не будет согласен с кем-то, но и посчитает даже, что дело обстоит ровным счетом наоборот. Ведь его гениальность по-прежнему остается невоспетой. И народные массы не склоняют смиренно головы перед его непостижимой мудростью; не молят, слезно пав на барионные колени, поделиться с ними божественной искрой своих квантовых знаний – по крайней мере, пока что.
Словом, по своему собственному суждению, этот самый квантовый теоретик Джон оставался крайне недооценен и был вынужден влачить жалкое существование – от гранта к гранту – в крайне неприметной провинциальной лаборатории. И тем не менее он знал совершенно точно, что все очень скоро радикально изменится.
В его самой обычной – на первый взгляд – Вселенной эксперимент проходил в соответствие с планом – по крайней мере до некоторого момента. Но вот момент настал. И все другие Вселенные, приготовившиеся было схлопнуться, как делали едва ли не каждое утро – приготовились, но не схлопнулись. Ибо тот единственный важный, ради которого вся обозримая реальность сначала раздвоилась, потом – растроилась; ну, а после – и вовсе рассыпалась на примерно бесконечно количество бесконечных миров с бесконечным количеством вполне конечных мирков поменьше и поскромнее – не спешил завершать свои дела. Тем злополучным утром случилось невероятное: квантовый теоретик Джон, получавший довольно длительное время – в неизбежную силу вероятностей – очень странные, но, что гораздо важнее, очень длинные результаты измерений, неожиданно пришел в полное замешательство: определив совершенно точно непосредственную скорость своих таинственных частиц, он столкнулся с полной неспособностью определения их углового момента – более того, как только он направил на фотоны свой измерительный прибор, волновая функция принялась дрожать – как коленки впечатлительной дамы; а после – и вовсе коллапсировала.
Квантовый теоретик Джон давно привык к ее квантовым капризам и более не обращал на них никакого внимания: как-никак волновая функция коллапсировала всякий раз, стоило ему только к ней приблизиться – более того, коллапсировала не только лишь она: беззащитные пролетарские умы также валились целыми заурядными толпами в его паучьи объятия, стоило ему только завести свой долгий монолог о принципе неопределенности Гейзенберга; о квантовой нелокальности; о квантовой запутанности; о размазанности электрона, «парящего вокруг ядра» – разумеется, лишь фигурально – в виде «облака вероятностей», которое превращается в частицу и занимает точную позицию в пространстве, только когда на него смотрят из-за толстой оправы очков чьи-то гениальные глаза.
Толпа поклонников требовала зрелищ и чудес. И слушала, не помня себя, неразборчивые бормотания гениального ума о том, что коллапсирует не только лишь волновая функция, но сама Вселенная – очень-очень далекая Вселенная – с бесконечным количеством миров. И миры эти рушатся – один за другим; закручиваются восьмеркой с полуцельным спином – и летят-летят в черную бездну несуществования по его росчерку пера. Он был не просто гением. Он был космическим ветром возмездия, надувающий паруса «научного» знания своими далеко немолодым, кислым дыханием. Он был не просто человеком, но богом - жестоким богом, что крушил без всякой жалости один жалкий мирок за другим – по крайней мере, в своем воображении. Сраженные могуществом его квантового интеллекта, его харизмой, его непримиримой кровожадностью – беспутные дамы не в силах были сказать ему «нет». И лишь по окончанию волнительного вечера, стыдливо уводя глаза, они – в неловкой тишине, стыдливо пряча глаза, давали обещания, которые никогда не исполнят.
Квантовый теоретик Джон как раз и думал об одном из таких вечеров. Все еще увеличенный волнительными воспоминаниями, он небрежно перелистнул страницу и обнаружил к своему удивлению, что свободное место в его дневнике внезапно подошло к концу – настолько неожиданно, настолько коварно, что предсказать все произошедшее не оставалось ни малейшей возможности. Он тотчас принялся лихорадочно шарить по карманам, выискивая хотя бы салфетку, хотя бы носовой платок, на котором можно было бы записать ниспосланный ему самой судьбою – по его личному требованию – его отдельный результат. Но никакой салфетки ни в каких карманах, увы, не нашлось. Не нашлось в них даже носового платка. Лишь – пыль. Песок давно ушедшего. А потому квантовый теоретик Джон из одной неприметной Вселенной тотчас поспешил в соседний кабинет – к своему доброму коллеге, квантовому хромодинамику Джиму. Но того на месте не оказалось.
Бесконечное количество бесконечных миров, расщепленных ради «эксперимента», продолжали тихо дрожать в тревожном ожидании, покуда квантовый теоретик Джон носился из угла в угол по своей маленькой коморке, пытаясь отыскать в ней ключ от надежно запертой двери: квантовый хромодинамик Джим снова не явился на работу.
В конце концов бессмысленная кипа бумаг была успешно найдена – та самая, крайне важная «научная работа», написанная им кое-как за во время обеда, не содержавшая в себе ни то, что науки, но и даже намека на здравый смысл; работа, которую квантовый теоретик Джон еще прошедшим утром должен был отправить в окредитованный журнал по условию академического контракта – но не отправил. Квантовый теоретик Джон принялся записывать поверх своих «исследований» результаты крайне важных замеров, когда его настигла еще одна беда: в его шариковой ручке не оказалось пасты. А потому закончить начатое не имелось никакой возможности.
Все, что случилось далее, оказалось неизбежным. А причина последующей трагедии заключалась в том, что «добрый коллега» квантового теоретика Джона, квантовый хромодинамик Джим – накануне напился. Он напился впервые в жизни. Он напился совершенно отвратительно. Он напился как свинья – до поросячьего визга. И даже тихо похрюкивал, заливаясь горячими слезами – в потных объятиях незнакомого ему водителя грузовика.
- Я все! – сотрясался он, громко хлюпая носом. – Я все для нее делал! Понимаешь? Я всей своей жизнью пожертвовал ради нее! Ради ее счастья! Ради ее комфорта! Вот скажи мне, зачем ей этот диван, обитый «французским вельветом»? Ради него я надрываю собственный горб? А ведь я мог стать кем угодно. Кем угодно! Я мог следовать за своей мечтой! Я мог… класть кирпичи! Да, с моим умом я бы стать прекрасным строителем! А кто я? Что я? Ты хоть знаешь? Ты знаешь, чем я занимаюсь? Вот ты, к примеру – как тебя там зовут – водишь грузовик. Приносишь пользу обществу! А я! Я! Да ты хоть знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь?..
- Нет, дружище, - отвечал очень слегка расплывшийся водитель грузовика, еще крепче прижимая к себе несчастную, обманутую душу.
- А вот я! – безутешно рыдала она. – Я… Я!.. Занимаюсь ерундой! Да, именно так! Ерундой! Я это сказал! И скажу еще раз! Ерундой! Ерундой, понимаешь?! Все пишу какие-то бумажки! Да ты хоть видел их? Ты видел, что я пишу? Видел? Ты думаешь, я сам понимаю, что пишу? Да как это вообще можно понять?! Мне ведь никто за мои «работы» и спасибо не скажет, разве что какой-нибудь работяга-Билли, у которого внезапно закончилась бумага для самокруток! Я кладу друг на друга уравнения. Но моя стена – никуда не ведет! Только в пропасть! В пропасть, понимаешь? Под моими ногами – пропасть! А она… Она!.. Я всей своей жизнью пожертвовал ради нее? Ради чего, я тебя спрашиваю? Ради этой бессердечной стервы?! А она! Она!.. И с кем бы ты думал? С этим заносчивым фантазером! С этим ничтожеством!..
Тем вечером «слегка расплывшийся» водитель грузовика, Билли Брайн, вернулся домой лишь под утро. И виной тому был не только лишь квантовый хромодинамик Джим: возвращаться домой у Билли Брайна совершенно не имелось никаких причин. И даже имелось их немалое количество – не совершенно ничего подобного. Одна из них раздраженно вздохнула в спальне, лишь только он тихонечко отворил дверь. И Билли Брайн тотчас решил ни в какую спальню не входить.
Билли был намерен переночевать в гостиной. Но, так и не отыскав одеяла, решил не ложиться совсем. В конце концов до смены его оставалось не больше четырех часов. А потому, не самой твердой походкой пройдя к одинокому холодильнику, он безмолвно отворил дверцу, нащупал в темноте бутылку – совсем не ту, которую искал: бутылка его лежала в умывальнике, преступно опустошенная, все еще источая сладкий запах виски.
Неделей ранее Билли Брайн дал себе слово никогда не садиться за руль в нетрезвом уме. Но угроза от банка, нервно растрепанная чьими-то маленькими ручками, белым пятном мерцала на кухонном столе. Пробежав по неясным строчкам влажными от сожалений глазами, Билли Брайн сказал себе, что не случится ничего дурного, если он нарушит свое обещание, как давно вошло у него в привычку…
Квантовый теоретик Джон как раз глядел с другой стороны дороги на канцелярский магазин. Все зависело от того, как быстро он доберется до края перекрестка. Квантовый теоретик Джон вполне ясно ощущал свои собственные осцилляции, что лишь еще сильнее замутняло его и без того затуманенный взор. Решительным, мужественным движением он наступил грязной туфлею на мокрый бетон – в том самом месте, где делать этого совершенно не следовало…
Водитель грузовика, Билли Брайн таже совершил опрометчивый поступок: и очень невовремя потянулся за упавшей куда-то под ноги банкой холодного пива. И где-то, в какой-то другой, параллельной Вселенной, он даже сумел было ее отыскать; а где-то даже – сумел среагировать, выкрутить руль – врезаться в здание института; героически погибнув, но защитив невинную жизнь. Все это произошло где-то вовне – в ином, более удачливом мире; в какой-то другой, параллельной жизни, где жизни всех вокруг сложились иначе.
Вот только в злосчастной Вселенной, в которой существовал, от зарплаты к зарплате – тот самый неудачливый Билли Брайн, в неизбежную силу вероятностей – среагировать он совершенно не сумел. Все случилось настолько быстро, что он не сумел даже подумать о том, чтобы нажать на педаль. А потому, лишь едва-едва сбавив скорость у поворота, грузовик продолжил ошалело нестись по шумному городу, будто водитель его и вовсе решил не останавливаться. В конце концов именно так Билли Брайн и решил: жизнь его давно уже шла под откос – вернее, катилась куда-то в пропасть по раскрученной трехмерной спирали, в водоворот неминуемой катастрофы – вернее, бесконечной череды катастроф. Что в конце концов могла изменить еще одна?..
Квантовый теоретик Джон пал жертвой совершенной случайности – впрочем, может быть, не совсем случайность; может быть даже, не случайности вовсе, но вполне закономерного – или же неотвратимого – результата своих собственных действий. Вполне вероятно, на самом деле судьба его – безусловно, трагическая – была предрешена задолго до того, как сам квантовый теоретик Джон появился на свет. Вполне может быть, в той самой, злосчастной Вселенной наиболее вероятной квантовой интерпретацией являлся Супердетерминизм. А потому катастрофа оказалась неизбежной – в тот самый момент, когда Вселенная – недостойная и упоминания в иных обстоятельствах – лишь только появилась на свет.
Как бы то ни было, факт оставался фактом и продолжал лежать на тротуаре, не подавая никаких признаков того, что по-прежнему способен осуществить необходимый расчет, покуда со всех сторон к нему тянулись встревоженные зеваки. Где-то вдали гудела скорая. И совсем неподалеку, убитая горем, тихонько подвывала влюбленная Фрида Майер, миловидная продавщица из канцелярского магазина напротив. Тем утром она снова проспала, с головой зарывшись в свои дневники, где во всех откровенных подробностях описывала свои потаенные фантазии. А потому на работу она отправилась на два часа позже обычного. Маленький ее магазинчик с тетрадями по-прежнему оставался закрыт. А, значит, необычайная жертва квантового теоретика Джона по сути своей являлась не просто героической, но и совершенно бессмысленной: при всем своем желании – он не сумел бы изменить ровным счетом – ничего!
В тот ужасающий, непоправимый день произошло нечто невообразимое: абсолютно каждый из бесконечного количества крайне конечных квантовых теоретиков Джонов получил при измерении пары запутанных фотонов свой отдельный – очень важный – результат. Этот результат абсолютно каждый из бесконечного числа крайне конечных квантовых теоретиков Джонов – за исключением одного-единственного – как и всегда, аккуратно записал в своем дневнике, после чего подхватил с вешалки пальто и спешно побежал вовсе не в канцелярский, но – в винный магазин. Однако в той одной, супердетерминированной Вселенной пара запутанных фотонов так и осталась – неизмеренными. А потому бесконечное количество бесконечных миров вовсе не схлопнулись, как делали прежде, но лишь легонько натянулись, сжались, спутались друг с другом в кишащий квантовый клубок и неожиданно – с громким треском – разлетелись во все стороны. Иными словами, объективная действительность рассыпалась на бесконечное количество новых ветвей – с гулом, грохотом и бесконечными проклятиями ее обитателей. И осознать последствия всего произошедшее населявшим ее гуманоидным – и не только – существам только лишь еще предстояло.
...
Квантовый теоретик Джон из совершенно иной Вселенной, всего мгновение назад очень довольный собой, по приходу на работу сделался очень обеспокоенным: его добрый коллега, квантовый хромодинамик Джим, снова не явился в лабораторию. Разумеется, без всякой причины. Ну, или почти. Словом, если причина все-таки и имелась, квантовому хромодинамику Джиму знать о ней совершенно не следовало. Более того, знать о ней он совершенно не мог. Ну, или почти.
Уже некоторое время что-то в поведении его доброго коллеги казалось квантовому теоретику Джону до боли подозрительным: тот как-то очень и даже слегка сурово выглядывал порою из своего кабинета. Более того, тот совершенно не отзывался ни на какие приветствия и даже настойчиво ворочал нос, стоило только квантовому теоретику Джону оказаться поблизости. Квантовый теоретик Джон даже было подумал, что у его коллеги сделалось плохо с желудком – а, заодно и со зрением. Но истинная причина, как видно, заключалась в ином. А потому, закончив свои очень важные измерения, квантовый теоретик Джон по обыкновению подхватил с вешалки пальто, по обыкновению заскочил в винный магазин и – вопреки обыкновению – отправился совсем по иному адресу, о чем очень сильно пожалел впоследствии.
Вечер прошел совершенно невинно – то есть безрезультатно. А потому следующим утром квантовый теоретик Джон даже немного разуверился в собственной неотразимости: на прошлой неделе, выщипывая из своего широкого носа густые заросли летнего речного тростника, он внезапно обнаружил в них зимний – овеянный инеем – одинокий камыш. Произошедшее виновника почти что травмировало. Нет, такого быть не могло! Он не верил! Но он все же не мог не слышать ходившие было разговоры: ведь говорили, что такое порою случалось с мужчинами – они, как это ни прискорбно – внезапно старели. Если прежде квантовый теоретик Джон считал подобные слухи лишь нелепыми разговорами и наотрез отказывался в них верить, то теперь необоснованность этих страшащих утверждений более не казалось ему столь очевидной. Он даже было напугал себя до полусмерти, ненароком подумав, что более никакая молодая особа более не станет в предвкушении кусать губы при виде его большого кошелька. Нет, это прекрасное время – прошло! Было – упущено. Все было упущено! Растрачено без всякого смысла! И ради чего? Ради чего, спрашивается?! Нет, увы, всему пережитому было не суждено повториться вновь. Увы и ах, но такова судьба – таков ход вещей: раньше или позже каждый – абсолютно каждый – теряет свой неповторимым шарм. Дыхание его становится кислым, как перебродившее вино, а в голову более не лезут никакие умные мысли; не лезут даже глупые. Не лезут вообще никакие. Ее наполняет один только звон. Колокольный звон! И остается лишь в неверии закрывать уши, не желая слушать ответ на давно назревший вопрос: «По кому звонит этот колокол? По кому он прозвонит в следующий раз?!..»
Иными словами, квантовый теоретик Джон все сильнее понимал, что дни его великих открытий, его любовных побед – оставались далеко позади. И никогда более, ни при каких обстоятельствах он не смел и надеяться повторить свой успех – даже хотя бы частично – у женщин. Более никогда не станет он рассказывать им истории о бесконечных мирах, усыплять их бдительность мечтательными рассказами о том, что не имело место на самом деле; давать обещания, которые не исполнит и лгать – лгать обо всем, что только вздумается; лгать самозабвенно и непримиримо до тех самых пор, покуда наконец не заберется на них и не потеряет тем самым к ним – всякий животный интерес. Оставалось лишь смириться с жестокой судьбой: более не суждено ему было сиять на небосводе науки подобно огромной звезде или только лишь маленькой звездочки, или даже всего-навсего комете. Нет, ему предстояла роль разве что скромного электрона – одного из бесчисленного количества точно таких же, как он, неотличимых друг от друга заурядностей, вращающегося по круговой орбите вокруг ядра. Возможно, ему и вовсе предстояло превратиться в «облако вероятностей», обездвижено существующее где-то в переделах атома, и принимать точное местоположение лишь при начале непосредственных измерений.
Квантовый теоретик Джон, некогда красный гигант, выжигавший своим пламенем страсти целые девственные мири – целые цивилизации – обещал в скором времени сделаться в лучшем случае неприметной нейтронной звездой. Или, еще хуже, и вовсе невидимой черной звездочкой, которую никто упорно не замечает, насколько бы сильно она не крутилась вокруг своей оси, утягивая за собою всю остальную галактику и даже не смея рассчитывать на благодарность.
«Впрочем, - подумал квантовый теоретик Джон, - «черные звезды» на самом деле – пустые выдумки. Вполне вероятно, никаких черных дыр на самом деле не существует. Но существуют они лишь в пустых головах всяких Альбертов-космологов – в виде вымышленных костылей, призванных затыкать – да-да, именно затыкать – дыры – в ссохшихся старых бочонках их протекающих знаний…»
И у квантового теоретика Джона в самом деле имелись причины так полагать: ведь в его – квантовом – мире никакая гравитация не существовала. И любые попытки привнести ее в реальность элементарных частиц приводили к чудовищным математическим последствиям – последствиям, несовместимым с наукой. Быть может, не существовала не только лишь гравитации, но и сама судьба. Быть может, время текло не только вперед – но и в обратную сторону. Быть может, все еще можно было исправить. Изменить. Быть может…
Квантовый теоретик Джон низко склонил свою мудрую голову, погруженный в беспокойные мысли, когда вдруг из ниоткуда – вернее, со второго этажа – словно гром среди ясного неба – словно комета, рассекающая ясные небеса – вернее, черные тучи на небосводе отчаяния, раздался над ним совершенно ангельский, совершенно нежный голосок: «Месье, вы мне не поможете?»
Комета, глядела на него, высунувшись из своего окна – с распущенными золотыми волосами: розовощекая и кареглазая, в растрепанном розовом халатике. И на прекрасном, юном обличии мелькало такое нескрываемое смущение, такой неприкрытый стыд, что сомневаться в чистоте необъявленных помыслов – вернее, в ее полном отсутствии – не оставалось более никакой возможности. Слова за слово, и все произошло как-то само собой: квантовый теоретик Джон, бросив пальто на вешалку в пустынной прихожей – решительным, резким движением, отпихнул от себя чемодан. И мир закружился. Завертелся, как сама Вселенная. Халатик тем временем полетел на кровать. Потом на пол, путаясь под ногами. А следом на подушки рухнула и она сама. Но в этот самый миг где-то неподалеку отворилась скрипучая дверь. И грубый, осиный голос на лестнице прожужжал: «Ах, как они меня достали!..»
Комета внезапно замерла на небосводе.
«Мой муж, - прошептала надежда, побелев. – Что он здесь делает?..»
Похолодевшими, дрожащими ручками она сунула в руки квантового теоретика Джона его растрепанное пальто, пару туфель, один носок. И он вышел – прямиком в окно, лишь чудом избежав мучительного столкновения с бессердечной гравитацией, которой не существовало.
Тем утром квантовый теоретик Джон прибыл на работу вовремя – совершенно воодушевленный, с возрожденной верой в лучшее – распутное будущее. Помедлив всего мгновение у угловатого здания института, он вдруг развернулся, поглядел по сторонам и перебежал дорогу через к канцелярскому магазину.
- Пачку ручек, - сказал он решительно. – И, подскажите, у вас носки случайно не продаются?
- К сожалению, не продаются, - ответила девица за кассой, как-то смущенно поглядев на него; хлопая светлыми глазками, лукаво улыбаясь.
Она подавала ему сигналы не хуже радиостанции. И квантовый теоретик Джон не мог упустить радиоэфир. Слово за слово, и все как-то произошло само-собой: разговоры, обещания, бесконечные миры.
- А это правда, - спрашивала она, - что Вселенных существует бесконечное количество?
- Конечно, - отвечал квантовый теоретик Джон. – Совершенно бесконечное! Такое бесконечное, что невозможно и представить! И в каких-то из них мы точно так же разговариваем сейчас…
«А в каких-то, - подумал он, оглядел свою собеседницу с головы до пят, - не только лишь разговариваем, но и занимаемся чем-то куда более существенным…»
- Если миров бесконечное количество, - спрашивала Фрида Майер, - не значит ли это, что по крайней мере в одном из них динозавры все существуют бок о бок с людьми.
- Конечно! – отвечал квантовый теоретик Джон. – Конечно, так и есть! Может быть даже, в каком-то из них я – птеродактиль! И зовут меня вовсе не Джон, но Дожон. Скажем, Дожон Мекберштейн. Может быть даже, я в нем – вовсе даже не птеродактиль, но какой-нибудь голый землекоп…
Он глядел на нее. А она – на него, столь зазывающе и страстно, почти что издавая зазывающий крик.
Но вдруг случилось немыслимое: квантовый теоретик Джон, забывшись, почесал ушибленную ягодицу – и неумный вихрь любви – утих! Пламя – погасло. Ледник – рухнул в холодные объятия океана. Словно все вокруг окатило холодной волной. Буря утихла, словно развеянная рукой – вернее, перепончатым крылом огромной ящерной птицы. И за жаркими тучами проступило ледяное, бесстрастное солнце, ослеплявшее своей неприкрытой прямотой.
Словом, иллюзии были разбиты. Все оказалось совсем не так! Квантовый теоретик Джон оказался вовсе не тем, кем она его считала – вовсе не божеством, непостижимым и непонятным, но всего лишь человеком – мужчиной, с позволения сказать. Лишь еще одним мужчиной, пускавшим слюни, глядя на нее.
«Все-таки странный он…» - подумала Фрида Майер.
Ей прежде уже приходилось встречать этих квантовых существ из угловатого знания напротив, давным-давно покинувших пределы осязаемой действительности; пожертвовавших ради своего сакрального знания не просто своими лучшими годами – но всем и в первую очередь – своим умом. Сознанием. Пониманием мира. И безумие унесло их в мир совершенно иной.
- Бумага вам тоже нужна? – спросила Фрида Майер, внезапно почерствев, как забытый на столе французский батон.
- Нет, - ответил квантовый теоретик Джон, все еще продолжая играть свою игру. – Она у меня с собой. В чемодане...
«В чемодане», - подумал квантовый теоретик Джон.
Он сжал и разжал кулак, ощутив в нем лишь космическую пустоту. Его чемодан. Да, он покорно стоял в темной прихожей, по которой тем временем носился с чужим носком в руке – разъяренный, не раз обманутый муж.
«Сэр, с вас два доллара! – сурово крикнула вслед квантовому теоретику Джону Фрида Майер. – Сэр, вы забыли ваши ручки!..»
Но виновник всего произошедшего далее ее совершенно не слышал. Каким-то образом его толстый бумажник испарился из внутреннего кармана пальто. Как такое могло произойти? Вероятно, тот выпал на тротуар, когда его владелец сиганул из окна. Или же нет? Быть может, тот выпал гораздо-гораздо раньше – не без чье-то ангельской помощи.
Квантовый теоретик Джон, погруженный в собственные мысли, снова выскочил на дорогу – там, где делать этого совершенно не следовало. И судьба – неумолимая судьба – вновь настигла его. И Вселенная – вернее, только лишь ее бесконечные копии, - снова расщепились на составляющие. Они расщепилась не просто по шву, как в предыдущий раз, но сразу по множеству швов – самых разных, самых невероятных. Расщеплений оказалось столь много, что в самых удаленных уголках некогда единого бытия, догоняя обыденность, происходили удивительные события: в некоторых очень странных, очень удаленных мирах квантовый теоретик Джон вовсе не стал квантовым теоретиком. В некоторых – он начал класть кирпичи и принес обществу немало пользы. В некоторых – он спился, как и квантовый хромодинамик Джим, став неподъемной обузой для собственной семьи. В некоторых – семью и вовсе не завел. А иных, что и дело, и вовсе не появился на свет.
И причиной тому были события, от него независящие: в этих мирах Чиксулуб также остался лишь вымышленной концепцией. И зубастые ящеры, некогда населявшие планету, продолжили свою эволюцию. По мере развития окружающего биологического разнообразия они год за годом – вместе с ним – накапливали скудные запасы мозгового вещества, обзаводясь все новыми программами биологического поведения. В конце концов они развились невероятно. Покорили сначала – Эверест, укрыв дрожащие от ветра, хлоднокровные тела специальными, согревающими термокомбинезонами. А после – и покорили и Луну, основав первыми во всех из возможных организмов на преданном спутнике Земли интернациональную ящерную колонию. Сразу после эти зубастые твари наконец добрались и до наноскопических тайн своего бытия – то есть нырнули в потайные глубины безупречной квантовой теории: пара запутанных фотонов была успешно описана трехпалыми перепончатыми лапками некого смышленого существа. Этот по-настоящему выдающийся птеродактиль не просто разработал целую теоретическую базу, но и первым провел измерения, получив свой отдельный, важный результат. А потому Вселенная тотчас создала бесконечное количество бесконечных Вселенных с бесконечным количеством квантовых – вовсе не Джонов, но Дожонов. Дожонов Мекберштейнов…
В этом удивительном мире именно квантовый птеродактиль Дожон Мекберштейн первым в истории ящерной цивилизации описал запутанные частицы и их не менее запутанные Копренгагские, а также Многополярные интерпретации, в соответствие с первой из которых электрон существовал в состоянии суперпозиции, - то есть «облака вероятностей» где-то на окраинах атома и принимал точное, локальное положение лишь при его непосредственном измерении – то есть коллапсировал из вероятности в локальную частицу, что квантовый птеродактиль Дожон Мекберштейн интерпретировал как следствие воздействия собственного великолепного существа на структуру самой Вселенной. Его выводы единогласно подтверждали все двенадцать датчиков «гизермейзерского электроволнового квантового дистиллятора», из-за чего Дожон Мекберштейн пришел во вполне логичному – по своему собственному суждению – выводу, что только что на его глазах создавалось бесконечное количество бесконечных Вселенных, в каждой из которых его точная копия получает при измерениях свой отдельный, очень важный результат. Вселенных этих было – конечно же – бесконечное количество. И на окраинах их бесконечного бытия должны были происходить порою крайне удивительные, не поддающиеся осмыслению события. Кое-где даже злосчастный астероид, трагически разлучившись с Землей на долгие сотни миллионы лет, все-таки возвратился обратно. Возвратился он именно тогда, когда экономика находилась в рецессии. И, ящерный мир, потрясенный последним экономическим кризисом, испытывал большие политические проблемы. Кое-где даже этот странный мир застыл на грани неизбежной катастрофы - мировой войны, третьей по счету – в ходе которой, вполне вероятно, могли быть задействованы нескончаемые ядерные арсеналы. Словом, не взирая на все свои достижения в науке и технике, ящер являлся по природе своей примитивным, глупым существом; более того, существом хищническим – дикарем, действующим, скорее, по зову инстинктов, нежели из рациональных соображений. Мозг его оставался по-прежнему мал – в особенности, женский – а неизбежное влечение к приключения по-прежнему было велико. Более того, оно росло с каждым годом. Ведь только лишь забравшийся на вершину пищевой цепи получал для спаривания всех доступных и недоступных самок. И Дожон Мекберштейн как раз и был одним из таких счастливчиков-самцов: он шагал во лжи – вернее, летел – от юбки к юбке, оставляя позади себя лишь холодные, безотцовские кладки яиц. И безмужные, крылатые клуши рыдали, на плечах у своих – таких близких, добрых и понимающих, всего лишь друзей: «Он говорил мне такие вещи! Я думала, что у нас любовь! А он!.. Он!..»
Увы, но не несметному потомству квантового птеродактиля Дожона Мекберштейна было не суждено распространить его гены в широких рядах ящерной популяции: у Вселенной имелись на них иные планы: никто и не думал о должном спонсировании космической программы. И не без причины, потому что она – и не понадобилась: когда могучий астероид, возвратившись из затянувшейся космической поездки, сотряс своей космической мощью океаны и материки, это ровным счетом ничего не изменило, ибо многие сотни лет материки эти и океаны населяли лишь выжженную дотла, дымящуюся глыбу. Астероид лишь великодушно закончил дело, сжалившись над ее измученными обитателями.
Словом, неизбежная судьба вновь добралась до квантового птеродактиля Дожона Мекберштейна, пусть и с некоторым запозданием: ящерная цивилизация сгинула в огне ядерной войны и, израненная, оказалась окончательно добита взрывом уже термоядерным – взрывом огромного массива раскаленного металла, разогнанного до совершенно невероятных скоростей и резко остановленного о земную атмосферу, что, как известно даже школьнику, привело к разрыву «химических» - на самом деле, электромагнитных связей – и привело к высвобождению колоссального количества энергии – во всех возможных направлениях – в том числе и в направлении земного ядра.
И, пусть ящерный мир сгинул, сама Земля все-таки уцелела. Ее биологическая эволюция продолжилась. И много-много сотен миллионов лет спустя обрывки непостижимых знаний великих предков были успешно схвачены другими – маленькими, морщинистыми ручками – кто-то бы даже сказал, вовсе даже не ручками, но лапками. Лапки эти действовали больше наощупь, нежели осознанно – иными словами, нащупывали истину в совершенной темноте – снова и снова, в течение многих веков, то почти находя ее, то снова скатываясь в петлю коллективного безумия – с всемогуществом лукавых клерикалов, с невежественными кострами инквизиции, с разрушительными, псевдорелигиозными движениями нацизма, коммунизма, маоизма и великодержавизма. Словом, после множества-множества мучений, жертв и бесконечных страданий истина все-таки была нащупана – мокрая, слизкая как угорь, то и дело выскальзывавшая из пальчиков, за которую неутомимые, гениальные умы цеплялись из последних сил. И очень скоро было доказано математически – громкими писками – что запутанные фотоны мгновенно обмениваются информацией между собой, не взирая ни на какие расстояния – будто пылкие сердца молодого роя, взывающие в бесконечной, недостойной любви к своей матери-королеве. И в конце концов Вселенная, существовавшая прежде далеко не в единственном числе, снова сотворила бесконечное количество бесконечных копий самой себя, а также – бесконечное количество копий одного гениальнейшего, непостижимейшего ума – самого непостижимейшего из всех, когда-либо существовавшего во всех возможных бесконечных мирах, квантового голого землекопа Дожи-Дожи.
В тот далекий, темный день квантовый голый землекоп Дожи-Дожи чувствовал себя далеко не на вершине. Более того, он чувствовал себя очень усталым. И у него имелись даже неоспоримые причины для последнего. Мало того, что Дожи-Дожи был почти что отвергнут неотразимой молодой самкой, пахнущей так сладко – словом, одной из тех, на которых он в прежнее время запрыгивал без особых усилий; так еще и его и без того жиденькие, почти что несуществующие усики начали внезапно выпадать. Дожи-Дожи не раз приходилось слышать, будто нечто подобное случалось с мужчинами: словом, они – старели. Дожи-Дожи внезапно осознал, что никогда более не будет запрыгивать верхом на жаждущих самок. Нет-нет, лучшие его годы остались далеко позади! Эпоха великих открытий давно скончалась: как-никак квантовая механика была им успешно решена. Она давно достигла совершенства. И существовала с тех пор в своем неизменном, совершенном виде – до самого окончания времен. Но сам Дожи-Дожи, увы, продолжал меняться, с каждым годом все сильнее покрываясь вездесущими морщинами.
Квантовый голый землекоп Дожи-Дожи, погруженный в свои тревожные мысли о неизбежном, будущем целибате, проползал мимо очередной норы, когда его внезапно окликнул нежный, ангельский голосок. Самка, судя по исходящим от нее феромонам, лишь только недавно вступила в активную половую фазу. И, потому как за окном стоял сезон спаривания, активно выискивала в недостойной толпе достойного полового партнера. Она окликнула Дожи-Дожи с робкой надеждой:
- А-а! А-а!..
- Ы-ы! Ы-ы! – ответил с очаровательным, но настойчивым писком Дожи-Дожи, разбившим в свое время немало юных сердец.
- Ы-а! Ы-а! – тотчас отозвалась самка. Она отозвалась столь бесстыдно, что сомневаться в чистоте ее намерений – вернее, и отсутствии этой самой чистоты – не оставалось более никакой возможности.
Очень скоро в прохладном уединении случилось страстное слияние двух пылких сердец. Вернее, оно случилось почти что: как только распаленный Дожи-Дожи попытался вскочить на свою очаровательную пленительницу, то внезапно обнаружил под собою что-то очень странное. Первые подозрения содрогнули далеко немолодое сердце великого гения. Но он дал своей избраннице еще один шанс – шанс, которого она, увы, не заслуживала. Дожи-Дожи снова грозно запищал в порыве всепоглощающей страсти, но снова наткнулся лишь на холодный, бесчувственный древесный корень – словом, деревяшку, лишь смутно напоминавшую по своей форме горячее тело, к которому он стремился прильнуть.
«Ы-а! Ы-а!» - позвал с угасающей надеждой квантовый голый землекоп Дожи-Дожи.
Но ему никто не ответил – только лишь космическая пустота.
Иными словами, его ветренная подруга лишь поманила его как пустынный мираж. И исчезла: растворилась в горьком вихре разочарования – без всякого осязаемого следа. Более того, испарилась она вовсе не одна, но со всеми его корешками – Дожи-Дожи, впервые в жизни, пал жертвой аферистки. По всему выходило, что он – действительно старел. И это замечал не только сам гениальный ум, но и даже далеко не столь смышленые, мелкие норовые жулики.
«О, жестокий мир! – думал Дожи-Дожи, тоскливо выползая куда-то из шумного роя безликой, серой, банальной толпы. Как могли эти ничтожества понять его великолепие? Нет, он берег слова лишь для самого себя. – О, жестокая судьба! Воистину, жизнь была мне мачехой! Мачеха, ты мне больше не мила!..»
Впервые за долгое-долгое время безответная вера квантового голого землекопа Дожи-Дожи в свою колонию – внезапно пошатнулась. Будущее сулило лишь страдания и тоску. И он полз, словно нарочно пытаясь отодвинуться подальше от грядущих несчастий. Дожи-Дожи и сам не заметил, как оказался в таком отдалении, что все знакомые запахи словно бы растворились в носовой тишине. И все же было в ней что-то: Дожи-дожи почувствовал вполне осязаемые шевеления в полях Хиггса: баланс сил словно плавно менялся. Вдруг что-то резко дернулось в темноте, обдав его невыносимым зловонием: что-то большое, необъятное; насквозь пропитанное невыносимой смрадом чудовищной опасности. Дожи-Дожи с душераздирающим писком бросился прочь. Но время, увы, было упущено. Острые зубы схватили его, подбросили в воздух и перекусили пополам. Иными словами, квантовый голый землекоп Дожи-Дожи пал жертвой «берсианского чудовища».
Тем вечером гениальнейший ум в отличие от бесконечного количества его бесчисленных копий, не провел наблюдение за «запутанными фотонами». И Вселенная вновь расщепилась на бесконечное количество своих бесконечных копий. И в одной из таких копий квантовому голому землекопу Дожи-Дожи каким-то чудом даже удалось совершить невозможное: он попал прямиком в желудок, миновав грозное клацанье острых как бритвы челюстей.
Дожи-Дожи прорывался наружу на протяжении двенадцати бесконечно долгих часов, совершенно обгорев от едких желудочных соков. Он прорывался во всех мыслимых и немыслимых направлениях с помощью своих маленьких, сморщенных лапок и больших, острых передних зубов, покуда берсианское чудище металось в агонии, не в силах отыскать покой. Но Дожи-Дожи оказался милосерден – в конечном итоге.
В конце концов избавление снизошло на того, кто совершенно его не заслуживал после всех учиненных злодеяний: чудовище пало. И, пусть и сам Дожи-Дожи в итоге скончался от полученных ран, его безусловная жертва помогла колонии осознать свою силу. Дожи-Дожи, чьему имени до самого окончания времен было суждено сотрясать космические рубежи, была не просто найдена – безусловная – Многовселенская интерпретация, открывшую истинную природу бытия; им также было доказано, на собственном примере, что в этом мире возможно все, если ты упорно ползешь к своей цели. Им было побеждено не просто чудище, но экзистенциональное отчаяние. Голые землекопы воспряли духом. Гордо подняли головы из мрака слепоты. И именно там, глубоко под земной поверхностью, куда не добирались губительные гамма-лучи неприветливой, раздувшейся до невероятных размеров, умирающей звезды, и зародилась будущая цивилизация, которой было суждено в итоге возглавить межгалактическую колониальную экспансию, происходившую, увы, далеко не мирными методами.
По приказу безжалостной королевы-девственницы, посвятившей свою жизнь служению изображения единственного, достойного ее – великого и неповторимого Дожи-Дожи, были выжжены впоследствии целые миры. Целые цивилизации. И груды гуманоидных – и не только – черепов поднялись над руинами покоренных планет – все в его славу, истинного квантового пророка и его верной королевы, нежной и пылкой, но непознаваемой, богини-императрицы. Мощь ее великолепной армады обрушилась на ничего не подозревающий мир подобно тяжелому молоту – подобно наковальне, падающей на микроскоп. Вся ересь в галактике была выжжена огнем и мечом. И лишь единственная, Многовселенская интерпретация стала навеки священной для жалких остатков покоренных народов. Каждый из их угнетенных представителей, проползая к своей вычислительной технике на четвереньках, на которые его опустили маленькие сморщенные лапки высших существ, получал при наблюдении квантовых объектов свой отдельный, очень важный результат, после чего бесконечное количество бесконечных Вселенных неизменно схлопывались. Ну, или почти что.
Словом, новые миры снова и снова зарождались на развалинах старых. Но в конечном итоге всем им была дарована она: абсолютная истина – непреклонная истина в последней инстанции; неутомимая, неопровержимая и невероятная, не взирая на свою полную, нелепую – кто-то бы даже сказал, «совершенно идиотическую» - абсолютную бессмысленность. Но так может казаться лишь посредственному, убогому, пролетарскому уму из его пролетарской «платоновской пещеры». Словом, за такие слова нужно жестоко карать. Карать безжалостно. Дабы никто более не посмел сказать, что в реальности Вселенная «расщепляется» вовсе не по шву, а только лишь по человеческой глупости…

Отредактировано Doctor Manhattan (16.07.2025 08:22:32)