Идея для рассказа в стиле Владимира Набокова
(интеллектуально-изысканный, с игрой памяти, языка, эротики и самообмана)

---

Название: «Печать сирени»

Аннотация:
Пожилой эмигрант-энтомолог, профессор Р., живущий в маленьком городке на юге Франции, получает письмо от юной поклонницы его старой монографии о бабочках. В письме — изумлённое восхищение его стилистикой, сравнение насекомых с мифическими существами, и признание в том, что она с детства запоминала наизусть его фразы, заменяя ими молитвы. Она просит у профессора аудиенции — якобы для дипломной работы, но встреча, назначенная в его саду среди шевелящихся теней и нависающих глициний, оказывается вовсе не научной.

Развитие:
По мере повествования воспоминания профессора начинают путаться: он видит в гостье отражение своей первой любви — таинственной девочки с родимым пятном в виде крылышка на шее, которую он встретил в дореволюционном Крыму. Но в то же время он подозревает, что она — вовсе не та, за кого себя выдаёт. Её тонкие намёки, капризная мимика, странные грамматические ошибки и пристальное внимание к его старинным фотографиям заставляют его заподозрить, что она — либо его внебрачная дочь, либо опасная шантажистка, либо, что пуще, плод его дряхлеющего воображения.

Финал:
Когда девушка исчезает так же внезапно, как появилась, профессор долго не может понять, была ли она вообще реальна. Он пересматривает камеру наблюдения — и на записи видит себя, пьющего чай в саду в одиночестве, с двумя чашками, с расставленным напротив стулом. На подоконнике остаётся только крошечная сиреневая заколка в форме мотылька.

Пётр Петрович Переплёткин, коллежский асессор восьмого класса и столп титулярного порядка в губернском присутствии, сидел за своим столом. Сидел он так с утра понедельника и сидел бы до вечера пятницы, если бы не необходимость время от времени перекладывать бумаги из левой стопки в правую, а из правой – в левую. Его кабинет походил на форт, осаждённый невидимым, но крайне плодовитым врагом. Врагом этим были бумаги. Они лежали везде: на столе, под столом, на единственном стуле для посетителей (который давно уже видел посетителей лишь во сне Переплёткина), на подоконнике, и даже, казалось, висели в воздухе густым канцелярским туманом.

Сегодняшнее утро началось с малого сражения. Петр Петрович, человек осторожный и методичный, как швейцарские часы (если бы часы эти от долгого лежания под прессом бумаг слегка погнулись), взял в руки очередное отношение из уездного казначейства. Отношение было толстым, солидным, весом примерно в полпуда. Переплёткин вздохнул так, что задрожали ближайшие стопки. Он развернул первый лист и… о ужас! Чернила в его вечной ручке (купленной еще при покойном государе Александре Николаевиче и писавшей с тех пор только жалобы на собственную судьбу) внезапно кончились. Не капля, не намёк – сухая, как пустыня Сахара.

Пётр Петрович потянулся к чернильнице – массивному хрустальному монстру, подаренному тестем по случаю производства в асессоры. Чернильница была пуста. Более того, она смотрела на него упрекающе, своим единственным стеклянным глазом, словно говоря: "И давно бы тебе, Петенька, долить! Канцелярская кровь не водица!"

Сражённый этим немым укором, Переплёткин встал. Встать – это был целый стратегический манёвр. Нужно было отодвинуть стул, не опрокинув стопку докладов о недопоставке гербовой бумаги в волостное правление N, затем сделать шаг, минуя кучу циркуляров о форме бороды у сторожей присутственных мест, и, наконец, дотянуться до шкафчика, где хранилась драгоценная склянка с чернилами "Густо-Синяя, для казённых надобностей".

Шаг первый: стул заскрипел, но стопка устояла. Шаг второй: нога Петра Петровича угодила во что-то мягкое и шелестящее – это был проект об устройстве общественного сада, отложенный "до выяснения источников финансирования" в 1879 году. Шаг третий… и тут случилось нечто ужасное. Рукав его вицмундира, видавшего виды, но всё ещё гордо носившего следы былого мундирного лоска, зацепил угол стола. И пошло-поехало! Как лавина с гор, как карточный домик от чихания младенца, понеслась вниз стопка "Срочных. Весьма Срочных. Невероятно Срочных" дел.

Бумаги взметнулись в воздух белой метелью, закружились, запорхали, словно испуганные чайки, и улеглись на пол причудливым снежным покровом. Один листок, особо наглый, прилип прямо к лицу коллежского асессора, заслонив ему мир бюрократической действительности белым пятном с казённой печатью.

Пётр Петрович замер. Он стоял посреди кабинета, похожий на остров, внезапно возникший посреди океана белой бумажной пены. На лице его застыла гримаса, в которой смешались ужас, отчаяние и какое-то философское смирение. Он медленно отклеил листок от носа. На нём значилось: "Отношение N 7843-бис/ж о необходимости предоставления сведений о количестве гусиных перьев, израсходованных за третий квартал истекшего года, в разрезе уездов, с приложением ведомости о предполагаемом расходе перьев на предстоящее полугодие, с учетом возможного увеличения штата писарей ввиду предполагаемого (но ещё не утверждённого) указа об усилении контроля за…" – далее текст терялся в складках мундира.

В глазах Переплёткина выступили слёзы. Не от горя, нет. От осознания. Осознания того, что он, Пётр Петрович Переплёткин, коллежский асессор, призванный служить Престолу и Отечеству, сейчас, в этот самый миг, должен… сесть на пол и начать сортировать. Сортировать Срочное от Весьма Срочного, Отношения от Циркуляров, Доклады от Ведомостей. Он должен восстановить Порядок. Иначе… Иначе что? Мир рухнет? Губерния остановится? Солнце не взойдёт?

Он опустился на колени среди бумажного моря. Осторожно, как археолог, извлекающий черепок древней амфоры, он поднял первый лист. "О запрете чиновникам низших рангов носить ботинки с загнутыми носами в присутственные дни…" Эх, Маша, жена его, наверное, сейчас пирожки с капустой печёт… теплые такие, румяные… А он здесь, в бумажном плену.

И тут случилось чудо. Пальцы его, привыкшие к перу, машинально потянулись к внутреннему карману. И о радость! Там лежал запасной карандаш! Коротенький, огрызок, но свой, верный! Сердце Петра Петровича забилось чаще. Он не просто сортировал теперь. Он… ДЕЙСТВОВАЛ! Он делал пометки! Карандаш скрипел по бумаге, как сверчок за печкой: "К делу N…", "Справка к…", "Запросить ведомость…".

Он работал! Он был нужен! Он был Коллежский Асессор, Пётр Петрович Переплёткин, островок разума и порядка в бушующем океане канцелярского абсурда! Пусть океан этот состоял из пустяков, пусть островок был крошечным и постоянно затапливаемым – он БЫЛ!

За дверью послышался осторожный стук. Вошёл сторож Игнат, человек, видевший в этих стенах уже трёх губернаторов.

– Петр Петрович? Вам тут чернила прислали… Густо-синие… – Игнат замер, увидев хозяина кабинета сидящим на полу среди бумаг, с горящими глазами и карандашом в руке.
– Ага! Прекрасно! Ставь сюда, Игнатий! – весело крикнул Переплёткин, водружая на только что созданную мини-стопку циркуляр о порядке чистки перьев. – Видишь? Навёл марафет! Порядок – превыше всего!
Игнат молча поставил склянку с чернилами на единственный свободный уголок стола, который выглядывал, как утёс, из-под завала новых поступлений. Он кивнул, вздохнул так, что задрожали его седые бакены, и вышел.

Пётр Петрович Переплёткин вдохнул полной грудью запах пыли, бумаги и свежих чернил. Он долил чернила в своего хрустального монстра, который теперь смотрел на него с одобрением. Он взял в руки вечное перо. Он был готов. Океан бумаг бурлил вокруг, но он, капитан крошечного канцелярского судёнышка, знал свой курс. Вперёд! К новым стопкам! К новым отношениям! К вечному, необъятному, великому и ужасному делу Коллежского Асессора!

И перо его, окунувшись в густо-синюю бездну, понеслось по чистому листу, выписывая первые, такие важные, такие необходимые слова: "Отношение N 1. Коллежский асессор Переплёткин имеет честь почтительнейше доложить, что полученная сего числа чернильница…"

А жизнь, настоящая, с пирожками и солнцем, терпеливо ждала за стенами присутствия. Подождёт. Ей не впервой.
*А.Ч.*